Неточные совпадения
В унынии и тоске он поспешил в городовое управление, чтоб
узнать, сколько осталось верных ему полицейских
солдат, но на дороге был схвачен заседателем Толковниковым и приведен пред Ираидку.
На вопрос, не делатель ли он фальшивых бумажек, он отвечал, что делатель, и при этом случае рассказал анекдот о необыкновенной ловкости Чичикова: как,
узнавши, что в его доме находилось на два миллиона фальшивых ассигнаций, опечатали дом его и приставили караул, на каждую дверь по два
солдата, и как Чичиков переменил их все в одну ночь, так что на другой день, когда сняли печати, увидели, что все были ассигнации настоящие.
А если рассказывают и поют, то,
знаешь, эти истории о хитрых мужиках и
солдатах, с вечным восхвалением жульничества, эти грязные, как немытые ноги, грубые, как урчание в животе, коротенькие четверостишия с ужасным мотивом…
«Ваше превосходительство, говорю, защитите сирот, очень
зная, говорю, покойного Семена Захарыча, и так как его родную дочь подлейший из подлецов в день его смерти оклеветал…» Опять этот
солдат!
— Да, смуглая такая, точно
солдат переряженный, но
знаешь, совсем не урод. У нее такое доброе лицо и глаза. Очень даже. Доказательство — многим нравится. Тихая такая, кроткая, безответная, согласная, на все согласная. А улыбка у ней даже очень хороша.
Я
узнал, что его зовут Иваном Ивановичем Зуриным, что он ротмистр ** гусарского полку и находится в Симбирске при приеме рекрут, [Рекрут (устар.) — солдат-новобранец, лицо только что призванное на военную службу.
Комендант по собственной охоте учил иногда своих
солдат; но еще не мог добиться, чтобы все они
знали, которая сторона правая, которая левая, хотя многие из них, дабы в том не ошибиться, перед каждым оборотом клали на себя знамение креста.
— А — как же? Одиннадцать человек.
Солдат арестовал военный следователь, установив, что они способствовали грабежу.
Знаете: бабы, дело — ночное и так далее. Н-да. Воровство, всех форм, весьма процветает. Воровство и мошенничество.
— Насколько я
знаю, —
солдаты революции не делают. Когда французы шли на пруссаков, они пели...
— Постой, — сказал он, отирая руку о колено, — погоди! Как же это? Должен был трубить горнист. Я — сам
солдат! Я —
знаю порядок. Горнист должен был сигнал дать, по закону, — сволочь! — Громко всхлипнув, он матерно выругался. — Василья Мироныча изрубили, — а? Он жену поднимал, тут его саблей…
— Ну — чего ж вы хотите? С начала войны загнали целую армию в болото, сдали немцам в плен. Винтовок не хватает, пушек нет, аэропланов…
Солдаты все это
знают лучше нас…
— Обнажаю, обнажаю, — пробормотал поручик, считая деньги. — Шашку и Сашку, и Машку, да, да! И не иду, а — бегу. И — кричу. И размахиваю шашкой. Главное: надобно размахивать, двигаться надо! Я,
знаете, замечательные слова поймал в окопе,
солдат солдату эдак зверски крикнул: «Что ты, дурак, шевелишься, как живой?»
— Надобно
знать правду!
Солдаты —
знают; чтобы убить одного немца, теряем троих наших…
— Ой, если б ты
знал, что делается в провинции! Я была в шести городах. В Туле… Сказали — там семьсот винтовок, патроны, а… ничего нет! В Коломне меня едва не… едва успела убежать… Туда приехали какие-то
солдаты… ужас! Дай мне кусок чего-нибудь…
За спиною Самгина, толкнув его вперед, хрипло рявкнула женщина, раздалось тихое ругательство, удар по мягкому, а Самгин очарованно смотрел, как передовой
солдат и еще двое, приложив ружья к плечам, начали стрелять. Сначала упал, высоко взмахнув ногою, человек, бежавший на Воздвиженку, за ним, подогнув колени, грузно свалился старик и пополз, шлепая палкой по камням, упираясь рукой в мостовую; мохнатая шапка свалилась с него, и Самгин
узнал: это — Дьякон.
— Это — невероятно! — выкрикивала и шептала она. — Такое бешенство, такой стихийный страх не доехать до своих деревень! Я сама видела все это. Как будто забыли дорогу на родину или не помнят — где родина? Милый Клим, я видела, как рыжий
солдат топтал каблуками детскую куклу,
знаешь — такую тряпичную, дешевую. Топтал и бил прикладом винтовки, а из куклы сыпалось… это, как это?
Видит студентов на коленях пред его дворцом, недавно этих студентов сдавали в
солдаты; он
знает, что из среды студенчества рекрутируется большинство революционеров.
— Ты, конечно,
знаешь: в деревнях очень беспокойно, возвратились
солдаты из Маньчжурии и бунтуют, бунтуют! Это — между нами, Клим, но ведь они бежали, да, да! О, это был ужас! Дядя покойника мужа, — она трижды, быстро перекрестила грудь, — генерал, участник турецкой войны, георгиевский кавалер, — плакал! Плачет и все говорит: разве это возможно было бы при Скобелеве, Суворове?
— Ах,
знаю,
знаю! — сказала она, махнув рукою. — Сгорел старый, гнилой дом, ну — что ж? За это накажут. Мне уже позвонили, что там арестован какой-то
солдат и дочь кухарки, — вероятно, эта — остроносая, дерзкая.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя земля, отечество… Ты в
солдатах служил? присягу
знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал, на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по земле ходят, она их за ноги держит, от своей земли не уйдешь.
— Вы давно
знаете этого…
солдата? — спросил он, чувствуя, как его сжимает сухая злость.
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков
солдат, а рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них, говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро идет по улице и
знает, что его могут убить. В любую минуту. Безнаказанно…
Он видел, что какие-то разношерстные люди строят баррикады, которые, очевидно, никому не мешают, потому что никто не пытается разрушать их, видел, что обыватель освоился с баррикадами, уже привык ловко обходить их; он
знал, что рабочие Москвы вооружаются, слышал, что были случаи столкновений рабочих и
солдат, но он не верил в это и
солдат на улице не встречал, так же как не встречал полицейских.
— Старика этого мы давно
знаем, он как раз и есть, — заговорил штатский, но раздалось несколько выстрелов,
солдат побежал, штатский, вскинув ружье на плечо, тоже побежал на выстрелы. Прогремело железо, тронутое пулей, где-то близко посыпалась штукатурка.
— Я говорю Якову-то: товарищ, отпустил бы
солдата, он — разве злой? Дурак он, а — что убивать-то, дураков-то? Михайло — другое дело, он тут кругом всех
знает — и Винокурова, и Лизаветы Константиновны племянника, и Затесовых, — всех! Он ведь покойника Митрия Петровича сын, — помните, чай, лысоватый, во флигере у Распоповых жил, Борисов — фамилия? Пьяный человек был, а умница, добряк.
— Нет, всего она не
знает. Она не перенесла бы в своем положении. Я теперь ношу мундир моего полка и при встрече с каждым
солдатом моего полка, каждую секунду, сознаю в себе, что я не смею носить этот мундир.
Заподозрили же тотчас крепостного слугу ее Петра, и как раз сошлись все обстоятельства, чтоб утвердить сие подозрение, ибо слуга этот
знал, и покойница сама не скрывала, что намерена его в
солдаты отдать, в зачет следуемого с ее крестьян рекрута, так как был одинок и дурного сверх того поведения.
Чистые в душе и сердце мальчики, почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят даже и
солдаты, мало того, солдаты-то многого не
знают и не понимают из того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы
знаете, что я на сей счет могила, а вот что хотел я вам только на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у него не окажется, так чем под суд-то, а потом в
солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Вдруг три или четыре
солдата показались из лесу и тотчас подались назад, выстрелами дав
знать товарищам.
С нами была тогда Наталья Константиновна,
знаете, бой-девка, она увидела, что в углу
солдаты что-то едят, взяла вас — и прямо к ним, показывает: маленькому, мол, манже; [ешь (от фр. manger).] они сначала посмотрели на нее так сурово, да и говорят: «Алле, алле», [Ступай (от фр. aller).] а она их ругать, — экие, мол, окаянные, такие, сякие,
солдаты ничего не поняли, а таки вспрынули со смеха и дали ей для вас хлеба моченого с водой и ей дали краюшку.
Полежаев хотел лишить себя жизни перед наказанием. Долго отыскивая в тюрьме какое-нибудь острое орудие, он доверился старому
солдату, который его любил.
Солдат понял его и оценил его желание. Когда старик
узнал, что ответ пришел, он принес ему штык и, отдавая, сказал сквозь слезы...
Солдат не вытерпел и дернул звонок, явился унтер-офицер, часовой отдал ему астронома, чтоб свести на гауптвахту: там, мол, тебя разберут, баба ты или нет. Он непременно просидел бы до утра, если б дежурный офицер не
узнал его.
За домом,
знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись, на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага
солдат, препьяных, один бросился с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик не дает,
солдат выхватил тесак да по лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один
солдат вырвал вас у кормилицы, развернул пеленки, нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил.
В ее комнатке было нам душно: всё почернелые лица из-за серебряных окладов, всё попы с причетом, пугавшие несчастную, забитую
солдатами и писарями женщину; даже ее вечный плач об утраченном счастье раздирал наше сердце; мы
знали, что у ней нет светлых воспоминаний, мы
знали и другое — что ее счастье впереди, что под ее сердцем бьется зародыш, это наш меньший брат, которому мы без чечевицы уступим старшинство.
— Я это больше для
солдата и сделал, вы не
знаете, что такое наш
солдат — ни малейшего попущения не следует допускать, но поверьте, я умею различать людей — позвольте вас спросить, какой несчастный случай…
— А я почем
знаю! — крикнула матушка, прочитав бумагу, — на лбу-то у тебя не написано, что ты племянник! Может быть, пачпорт-то у тебя фальшивый? Может, ты беглый
солдат! Убил кого-нибудь, а пачпорт украл!
— Что ж ты мне не доложила? Кругом беглые
солдаты бродят, все
знают, я одна ведать не ведаю…
— Леший его
знает, что у него на уме, — говаривала она, — все равно как
солдат по улице со штыком идет. Кажется, он и смирно идет, а тебе думается: что, ежели ему в голову вступит — возьмет да заколет тебя. Судись, поди, с ним.
Офицер, сопровождавший
солдат,
узнав, зачем я еду на Сахалин, очень удивился и стал уверять меня, что я не имею никакого права подходить близко к каторге и колонии, так как я не состою на государственной службе.
«Кто
знает, — думал старый гарибальдиец, — ведь бороться можно не только копьем и саблей. Быть может, несправедливо обиженный судьбою подымет со временем доступное ему оружие в защиту других, обездоленных жизнью, и тогда я не даром проживу на свете, изувеченный старый
солдат…»
Я
знал, что живущие в ней
солдаты содержали лодки, в которых, ездя по заливу, собирали булыжник на продажу для мостовых; я и не ошибся в моей надежде.
Правда, мать… и, кто
знает, может, эта баба женой тому же
солдату была.
К весне
солдат купил место у самого базара и начал строиться, а в лавчонку посадил Домнушку, которая в первое время не
знала, куда ей девать глаза. И совестно ей было, и мужа она боялась. Эта выставка у всех на виду для нее была настоящею казнью, особенно по праздникам, когда на базар набирался народ со всех трех концов, и чуткое ухо Домнушки ловило смешки и шутки над ее старыми грехами. Особенно доставалось ей от отчаянной заводской поденщицы Марьки.
Вася квартировал в новом доме
солдата Артема и через Домнушку
знал все заводские новости.
Вон и Татьяна выправилась, даже не
узнал было по первоначалу, а
солдат со своею солдаткой тоже как следует быть мужу с женой.
— Ничего я не
знаю, Дунюшка… Не моего это ума дело. Про
солдата не поручусь — темный человек, — а Макар не из таковских, чтобы душу загубить.
Вы не можете себе представить, с каким затруднением я наполняю эти страницы в виду спящего фельдъегеря в каком-нибудь чулане. Он мне обещает через несколько времени побывать у батюшки, прошу, чтобы это осталось тайною, он видел Михаила два раза, расспросите его об нем. Не
знаю, где вообразить себе Николая, умел ли он что-нибудь сделать. Я не делаю вопросов, ибо на это нет ни места, ни времени. Из Шлиссельбургане было возможности никак следить, ибо
солдаты в ужасной строгости и почти не сходят с острова.
— У всякого есть свой царь в голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну, а я с вами говорю о тех, у которых свой царь-то в отпуске. Вы ведь их
знаете, а Стрепетов старый
солдат, а не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все верят.
Хотя я много читал и еще больше слыхал, что люди то и дело умирают,
знал, что все умрут,
знал, что в сражениях
солдаты погибают тысячами, очень живо помнил смерть дедушки, случившуюся возле меня, в другой комнате того же дома; но смерть мельника Болтуненка, который перед моими глазами шел, пел, говорил и вдруг пропал навсегда, — произвела на меня особенное, гораздо сильнейшее впечатление, и утонуть в канавке показалось мне гораздо страшнее, чем погибнуть при каком-нибудь кораблекрушении на беспредельных морях, на бездонной глубине (о кораблекрушениях я много читал).